В ГОРОДЕ ОДИНОКО БЕЗ пиздострастий
the one you love and the one who loves you are never, ever the same person

[indent]

riley keough • 31 • в прошлом солдат сухопутных войск | куратор в реабилитационном центре для наркозависимых

[indent]
you have this ache: I used to think it was for sex
but now I know it is to tear things into goddamn pieces

[indent]
ты родилась на пять недель раньше срока, потому что никогда не умела ждать, потому что с самого рождения по умолчанию настроена на бой.
на тридцатой секунде существования ты вырвала дыхательную трубку изо рта, будто пытаясь сказать, я всё могу сама, а затем, посиневшая, лежала в своём инкубаторе и не могла дышать.
твоя мать обожает рассказывать эту историю, потому что считает её историей о твоей самодостаточности, но мы-то знаем правду, детка, ты и я.
мы-то знаем, что ты уже тогда пыталась нащупать кнопку самоуничтожения.

твой отец спрашивает, что после школы? армия?, и ты слишком долго не отвечаешь.
в промежутке между "да" и "нет" умещается целая жизнь: всё пространство между путём, который ты пройдёшь, и путём, который навсегда останется загадкой; пропасть между человеком, которым ты надеешься стать и тем, кем ты станешь; простор для лжи, которую ты будешь повторять себе до конца дней.
ты всё равно говоришь, да.

(я говорю, я тоже.)

мы попадаем в Афганистан в апреле, они убивают бен Ладена в мае.
ты говоришь, что ж, моя работа здесь завершена, и широкая улыбка расползается по твоему лицу когда ты тушишь папиросу о подошву армейского ботинка. 
но нас не отпускают домой.
оставаться объективными становится все труднее. нас мутит от баранины, нам надоедает песок, мы начинаем презирать всех, кто не мы.
голос лейтенант-полковника заполняет будни, его беспардонный расизм пускает корни.
затем то, о чём мы пытаемся не думать:
грузная мужская фигура трясётся всем телом, таранит чьи-то бёдра, приметив нас тянется к Калашникову. из меня хреновый стрелок, моя пуля попадает ему в шею. тебя из ступора выводит визг пацана. ты стреляешь лучше меня: твоя пуля попадает ему в глаз.
ты говоришь, как страшно жить в стране, где все гомофобы, и закуриваешь.
в нашем рапорте стоит, что мы нашли любовников мёртвыми, потому что его пишешь ты.

домой мы возвращаемся вместе, и ПТСР у нас один на двоих, потому что мы настоящие бро, да?
и в забвение мы тоже с тобой уходим вместе, с головой, только тебе удаётся завязать с наркотиками, а мне - нет.
мне и не сильно хочется.

в последнее время мне кажется, что ты меня презираешь.
и я тебя тоже.
это сильное чувство. я почему-то раньше думал, что это любовь такая, в такой собачьей форме, а теперь и себя презираю за то, что цепляюсь за тебя, что не могу отпустить, хотя и обещал.
не тебе, ей.

[indent]

jena malone • 31 • поэтесса | сиделка

[indent]
broken isn’t the same as unfixable

[indent]
у тебя глаза твоей матери и всё остальное твоего отца; на твоём лице они всё ещё живы, всё ещё вместе.

этот город, с клыками вместо зубов, выпотрошил твоё детство, молью подгрыз железа вырабатывающие мечты и планы, оставил в тебе дыру величиной во всё то, что могло бы быть, и одного дедушку.
прошлым летом ты похоронила его под цитрусовой рощей, и с тех пор не можешь притронуться к апельсинам. иногда ты всё ещё видишь его помутневшие от катаракты глаза, слышишь его хриплый, но ласковый голос, но тебя это не пугает.
тебя в целом никогда не пугает то, что внутри твоего дома, лишь то, что снаружи.
(ещё в детстве он сказал тебе, нет ничего прекраснее неприкосновенности, и с тех пор ты закрываешь все двери на три замка.)

если кто-то говорит при мне твоё имя, я думаю о книгах, которые ты мне читала ещё до того, как думаю о тебе: тебе не удалось сделать из меня заядлого читателя, но ты пробудила во мне заядлого слушателя.

в шестом классе мы читаем "33 несчастья". вернее, ты читаешь, а мы слушаем.
"самые скверные условия жизни переносить легче, если рядом с вами интересные и добрые люди," отчеканиваешь ты и ОНА смеётся.
одна из Вас говорит, "то есть, нам кругом не повезло?", и я хочу верить, что это была не ты.

в девятом классе мы читаем "Убежище".
"мертвые люди получают больше цветов, чем живые, потому что сожаление сильнее благодарности."
ты смотришь на меня с укором и я не понимаю почему.

в 19 лет ты открываешь для себя Достоевского.
"прости, Груша, меня за любовь мою, за то, что любовью моею и тебя сгубил."
скорость интернет-соединения на базе смехотворная, всё постоянно зависает, но это я слышу.
и в этот раз я даже понимаю.

то, что врачи называют "клинической депрессией", ты называешь "вечной печалью", позволяешь ей сопровождать cебя повсюду, подкармливаешь собственной плотью и чернилами по бумаге, спишь почти всегда одна.
мужчины, каждую осень открывающие сезон охоты на трагичных девочек, всегда каким-то образом находят тебя, но тебе уже 31, ты больше не девочка и не трагедия, просто привыкла к роли.
я их понимаю. иногда я тоже хочу, чтобы ты стала моим трагичным фоном, чтобы твоя печаль делала мою собственную тусклее, чтобы люди говорили: разве он не храбрый, что любит девушку, которая всегда грустит?
(где-то на твоём письменном столе лежит лист бумаги со словами "ты хочешь, чтобы я стала тёмным небом, чтобы ты мог стать звездой?"
ты красной ручкой зачеркнула "тёмным небом", сверху прописала "чёрная дыра".
оно не адресовано никому, но я всегда нахожу то, что предназначено мне.

может быть, ты проглотишь меня целиком.
может быть, я тебе позволю.)