ладно, ладно, давай не о смысле жизни, больше вообще ни о чем таком
лучше вот о том, как в подвальном баре со стробоскопом под потолком пахнет липкой самбукой и табаком
в пятницу народу всегда битком
и красивые, пьяные и не мы выбегают курить, он в ботинках, она на цыпочках, босиком
у нее в руке босоножка со сломанным каблуком
он хохочет так, что едва не давится кадыком

После съемок своего первого фильма, Кристал напилась вхлам и сломала нос распустившему руки мудаку.
На тот момент ей было почти 19, и Пит впервые взял её с собой в клуб, чтобы она больше не брыкалась. До этого момента она даже не знала кто такой Джекс Теллер. Она слышала его имя, слышала, как Пит как-то в трубку сказал «бедный пацан», но не более. Ей и было-то похуй.
(Пит ни разу не назвал ее «бедная девочка». Ей кажется, что назови он ее так, она бы разревелась, а затем отсосала ему. Ей кажется, что ему тоже так кажется.)

В день ее первых съемок в студии было почти пусто. С клубом происходила какая-то херня и никого из стаи на съемках не было.
После того, как последний парень кончил ей на сиськи, кто-то крикнул, "На этом все", и она выдохнула. Вокруг нее началась возня, кто-то помог ей подняться с колен, кто-то протянул ей полотенце, кто-то халат. Все спешили, у всех были дела, и лишь режиссер подошел к ней со словами, "Киска,  твоя пизда сделает тебя звездой! А если ты в следующий раз возьмёшь в очко, то я гарантирую, я сделаю из тебя следующую Сашу Грей." Он похлопал ее по голому заду, промулыкал что-то на итальянском, и смылся так же неожиданно, как появился. Все.
Финита ла порнуха.
Одевалась Кристал уже в полном одиночестве. С ее мокрых волос стекала капельки воды, ее тело отдавалось ноющей болью, а из зеркала на нее уставилась блядь. Еще совсем юная, еле-еле набравшая тела, едва только отошедшая от безобразия и прыщей, но уже несвежая, уже в чем-то простая, без тайны, шалава. Не предаваясь поиску закомуристых слов, она просто нутром осознавала, что в ней совершенно отсутствовала аура тумана и таинственности, которые обычно окружают преступления против высокой нравственности. Такая простоволосая, продажная провинциалка, которая отдастся любому, кто поманит обещанием о безбедном завтрашнем дне. И все это с такой голой простотой, без примеси кокетства, без всех этих женских игр...
(Джекс скажет, "Ты уверена, что тебе хватит?", и на его лице заиграет ехидная улыбка.
Будет жаркое июльское утро, в Таргете почти не будет людей, и она не поймет шутки. Она наморщит лоб, подожмет губы и бросит в тележку еще одну пачку тампонов. Итого 13 пачек.
"У меня обильные месячные," оправдается она, извиняюще пожмет плечами.
Они знакомы всего два дня, трахались всего с десяток раз, но Кристал не видит в своих словах ничего «такого». Она лишь кивнет, развернется, и пойдет платить за все это его деньгами.
Деньгами, которые она получила за отсутствию кокетства, таинственности, и всех этих женских игр...)

Первая встреча Кристал и Джекса произошла так же сумбурно, как и кончилась.
Кто-то уронил поднос с наполненными до краев кружками пива, кто-то заорал со смеху, кто-то заапладировал. Кто-то проигнориворал ее пьянное, Еще текилы, кто-то бросился к пивной бочке на другом конце бара, и кто-то не усмотрел.
Она уложилась на животе поперёк барной стойки и тянулась к бутылке водки так, как душа тянется к единению с Богом, а член с пиздой. Голос позади нее заметил, "А ты попросить не пробовала?" и она сделала последний рывок, уже на лету ловя падающую бутылку. Довольная собой, она приняла более вертикальное положение, повернулась к владельцу голоса и въелась в него взглядом. Сделав глоток из горлышка, она выдала на удивление трезвую фразу:
"У меня по жизни только одно правило: никогда не проси о том, что должно быть предложено."
И добавила,
"Например: желаете водочки да потрахаться?"

(Ее кисть опухла от коллизии между ее костяшками и носом мудака, и немного ныла.
Джекс не схватил ее за жопу, и это... Это она запомнит. Даже больше, чем мудака, и свой первый фильм, и осознание того, что она конченная шлюха, она запомнит именно это.)

расскажи мне о том, как постигший важное – одинок
как у загорелых улыбки белые, как чеснок,
и про то, как первая сигарета сбивает с ног,
если ее выкурить натощак
говори со мной о простых вещах

Его семья, его клуб... У них всегда есть повод что-то отпраздновать; чтобы собраться, и есть, и пить до рассвета. Каждая такая собиранка больше походит на превозглошение о следующем наступление, каждый тост - призыв к мобилизации. Она поднимает свой стакан скорее из смирения, чем солидарного восторга.
Она терпеть не может яблочный сок. Ее стакан остается полным.

Его мать любит и умеет готовить. Еще больше она любит своего сына, но больше всего она все же любит командовать: людьми, событиями, не имеет значения.
Дома у его матери никто не обращает на Кристал особого внимания. Она обожает и ненавидит этот дом в равной мере. Она никогда и нигде не чувствовала себя более чужой, и никогда раньше так сильно не хотела быть своей.
Она терпеть не может яблочный сок. Но здесь, в его родительском доме, она всегда опустошает свой стакан.

Его мать умнее него. Сперва Кристал казалось, что Джексу просто положить на нее, поэтому он ничего не замечает, но его матери тоже было положить на нее, а она замечает.

(Когда у Крис прекращаются месячные, она не придает этому никакого внимания. В студио их пичкают всем, чем только можно: посткоитальные таблетки, таблетки переносящие твои месячные на месяц вперед, все виды антибиотиков известных медицине, и даже парочка тех, что медицине еще не известны.
В Крис почти не кочают: у нее невинное лицо и большие сиськи, поэтому прибыльнее кончать на них. У Роберто на это встает, и он уверен, что на это встанет у всех. Но он не единственный режиссер в студио. Максу нравится снимать бисексуальные тройнячки, кадр крупным планом на двойное проникновение, и за них платят больше. Крис нравятся тройнички с двумя мужиками, и обязательное ношение презервативов ее нисколько не смущает. Линн нравится снимать девочек; Крис с радостью снимается в лесбиянском порно и симулирует оргазмы, а затем неделями ходит с исцарапанным коготками влагищем. Смысл сказанного таков: Крис не думает о методах предохранения, потому что об этом за нее думают другие.)

Его мать спрашивает "На каком ты месяце?", и Крис тупит. Крис пожимает плечами, выдает
"Не знаю. Месяца три? Надо у Линн спросить, у нее мой контракт."
Его мать делает глубокий вздох, и терпеливо объясняет, "Дура, я спрашиваю, когда ты залетела?"
Крис замирает, молчит. Сигарета между ее пальцев тлеет, зола падает на белый коврик перед кухонной раковиной и портит его. Ее мутит, но она уверена, что это от сигареты.
Она гасит папиросу о мокрый край раковины.
Его мать говорит, "Если ребенок от Джекса, то ты не будешь одна. Мы о тебе позаботимся", и протягивает ей стакан яблочного сока.
Крис принимает стакан.
(Крис никогда не любила яблоки, никогда не слышала о Набокове.
Крис неожиданно для себя хочет к своей маме.
Набоков писал, Одиночество, как положение, исправлению доступно, но как состояние, это - болезнь неизлечимая.
Крис никогда этого не прочтет, но прочти она это, она бы все поняла.)
Крис пьет яблочный сок и ее тошнит на белый, испорченный ковер.
Его мать больше ничего не спрашивает.

(Джекс кончает в нее с глухим рыком, с опозданием уточняет, "Ты же...того? На таблетках?", и слезает с нее.
Крис не обижается. Она уверяет с хохотком, "Я на всем на чем только можно быть, Блонди," и встает с кровати.
Она слышала, как Пит дразнит Джекса этим прозвищем, и решает для себя в тот момент, что отныне будет делать то же самое.
Из нее вытекает теплая, липкая, как мёд сперма, и она с отвращением вытирает ее рукой.
В его холодильнике она находит баночку хрена, открытую упаковку бикарбоната, пакет яблочного сока.
Во весь голос, чтобы ее точно услышали, она орет, "Яблочный сок пьют только педики," и выкидывает пакет в мусорное ведро.

Во время ее следующего визита в его квартиру, в холодильнике уже не будет ни баночки хрена, ни упаковки бикарбоната: холодильник с головы до ног будет набит пакетами яблочного сока.
Он зайдет на кухню голым, останется довольным ее негодование, поинтересуется, "И много педиков тебя трахает?"
Она хмыкнет в ответ, "Теперь вот стало на одного больше," но не станет больше выебываться.
Она сделает для себя вывод: Теллер, как не крути, та еще скотина.
Когда он вернется в спальню, Кристал откроет дверцу холодильника и оставит ее открытой.
Кристал и сама та еще скотина.)

О том, что у Авеля аллергия на яблоки, ей расскажет Джекс. Это будет за три дня до того, как она исчезнет из их жизни.
"Яблоко от яблони...", скажет она, и ее смех будет скорее похож на лай.

расскажи мне как на духу
почему к красивым когда-то нам приросла презрительная гримаса
почему мы куски бессонного злого мяса

Пит смотрит на нее с омерзением, и это вызывает неожиданную боль. Но она здесь не ради него, напоминает она себе, и игнорирует сверлящий ее взгляд.
Яркий свет прожектора гаснет, и один из уходящих зажигает лампу свисающую с потолка. В новом освещение убожество сей бетонной коробки более очевидно. Кристал помнит их старое здание, где всем правила Линн: розовый цвет доминировал во всем, кроме презервативов. Везде висели искусственные цветы, горели ароматизированные свечи, и все было покрыто мехами. Но пришли другие времена, взошли иные имена...

Джекс говорит, а ты не меняешься, и Кристал хмыкает.
- Скажи это мудаку, который меня до Вас осматривал, - выдает она, присаживаясь на кожаный диван, от которого несет пиздой и потом. - Он с таким отвращением разглядывал мою жопу, что я чуть не попросила у него прощения за то, что ее отрастила.
На ней короткие шорты и топ, который прикрывает куда меньше кожи, чем хотелось бы, но в любом другом наряде ее бы сюда не впустили.  Впрочем, теперь это уже не важно: Джекс давным давно видел все то, на что стоило смотреть, и не ей, старой шлюхе, нынче в пору строить из себя скромницу. Она закидывает одну ногу на другую и прислоняется к спинке дивана.

Комнату крепко обнимает тишина. Кристал пытается найти правильные слова, но не может. Между ними слишком много недосказанного, несделанного, незавершенного; слишком много общих косяков и взаимных обид, обоюдных претензий и собственных осознаний вины. И она не знает что сказать, чтобы вернуть их в тот отрезок времени, когда не все еще было потеряно. И все, что приходит на ум это, Я по тебе скучаю. Я так сильно по тебе скучаю, что при мысли о тебе меня колбасит, как от ломки, но я не знаю где тебя найти. И даже не смотря на то, что ты прямо передо мной, я все еще не знаю где тебя искать...

Ее голос режит тишину. Она говорит,
- Я хочу вернуть своего сына. У меня есть на это право. Я его мать.
Она не говорит, "Я его мать, а не та сука, с которой ты играешь в домики," но эти слова горят в ее груди, стоят комом в горле.
Она так хочет, чтобы он подошёл к ней ближе, заорал, поднял на нее руку. Она хочет почувствовать его пальцы вокруг своей шеи, его дыхание на своей коже, его угрозы у самого уха.
Она хочет почувствовать его старый запах: древесина и бензин, и найти уже новые нотки: кровь и волк.
Хочет, чтобы он учуял те же нотки и в ней...

(Днем ранее, даже на расстоянии в сотню метров, Крис уловила запах Кейт: запах детской пудры, медицинского спирта и шампуня с ароматом яблок.
До этого она даже не помнила о том, с какой силой она ненавидела яблоки.)

Нечего притворяться человеком, когда ты - хуй.
© Русская народная мудрость

Я никогда не видела ничего зазорного в клейме "любовница". Клеймо "шалавы" меня тоже не сильно ранило, из чего следует, что морально-болевой порог у меня был повыше, чем у большинства женщин. Это, или мои родители воистину воспитали меня исключительно для удовлетворения мужских потребностей, и ничего более из меня уже не выйдет. Даже Достоевский (уверял меня Александр) писал: "Есть женщины, которые годятся только в любовницы и больше ни во что." А кто я, чтобы перечить самому классику?
Или тебе.
Правда, сомневаюсь, что ты считаешь меня своей любовницей. Любовница звучит слишком важно, слишком... фатально. Я тебя знаю, Джекс. Даже если тебе удобнее считать, что наше время вместе было абсолютно пустой тратой времени, ты все равно должен признать, что я тебя знаю: и таким, каким ты был тогда, и того, кем ты стал теперь.
Тебе так хочется верить, что между этими версиями Джекса Теллера разница величиной в жизнь, но ты сам себя обманываешь.
Ты все такой же кобель, каким ты был всегда, Теллер. Старше, разборчивее, но все равно козел. Кейт, быть может, и изменила многое в твоей жизни, но твоё нутро,  Джекки бой, не подлежит изменению.
И нет, я это говорю не на правах брошенной и обиженной бывшей,  хотя с меня станется, а на правах обладателя того самого тела, которое ты так самозабвенно дерешь в перерывах между образами царя порностудии и образцового семьянина.

Мне порой кажется, что ты и я всегда были неизбежны. Даже после Кейт, после фиаско с Питом и Дженной, после всего сказанного тобой и сделанного мной... Мы были обречены на повторение. Своего рода "все дороги ведут в Рим", но вместо Рима были ты, я и очень много ошибок. Мы же с тобой никогда не выбираем легких путей, Джекс.
Я нисколько не удивилась, когда ты нарисовался в моем дверном проеме с нашим старым телевизором в руках. Я обожала эту штуку, помнишь? Встроенный VHS в телик производства 2016-ого года - это гениальный ход конем для всех, кто родился в 90-ые. Они продались в считанные минуты.Сколько порноклассиков мы посмотрели на этой штуке, Джекс? Сколько раз ты возвращался домой и заставал меня, на грани очередного срыва, за просмотром Мулан на этой штуке? Этот телевизор является свиделем всей запутаной хроники наших с тобой отношений. И именно его ты решил мне привезти. Прости, прости. Не мне, разумеется, а Алеку. Лучше пусть телик смотрит, чем пялится на твои сиськи, ты же что-то такое сказал? Сказал и сам продолжил пялиться.
Тебе следовало бы научиться стучать в дверь, Теллер. То, что ты с недавних пор оплачиваешь мою аренду, не значит, что ты можешь приходить и уходить как тебе заблагорассудится. Кто знает, может у нашей истории был бы другой исход, если бы ты запасся терепением. Может быть я не очутилась бы на столешнице, не раздвинула бы услужливо ноги, не стала бы  послушно подставлять грудь под твои слишком жадные губы.
Знаешь, я носила следы твоего рта на своей груди всего неделю, а вот воспоминания о том, как твое тело глухо и грубо билось о мое...
Память странная штука, Джекс. Она, как палитра оттенков, что красит воспоминания в те цвета, которые ей угодны. Мы принимаем их за явь, цепляемся за них мертвой хваткой так, будто они обязательно настоящие. Будто именно так все и случилось. Будто мы не умеем ошибаться...
Я ведь точно знаю, что не кончила. (Не делай вид, что твое мужское достоинство задето; тебе всегда было положить на мою сексуальную удовлетворенность.) Прекрасно помню, как костяшка твоего большого пальца задела мой клитор, когда ты входил в меня, по моему телу прошел ток, и я убрала твою руку, положила ее себе на грудь, чтобы этого не повторилось. По какой-то необъяснимой причине, мне казалось, что наслаждаться сексом с тобой будет равномерно поражению...
Ты даже представления не имеешь какая странная это штука, Джекс: моя память. Александр мог проводить всю ночь между моих ног, используя все от вибраторов, дилдо, перьев до собственного языка, чтобы вновь и вновь доводить меня до оргазма, но знаешь в чем заключается закон подлости?  Когда я предаюсь собственным фантазиям и воспоминаниям, когда мои пальцы находят то, что искали, и мое воображение ищет аналог качественного секса, моя память всегда подсовывает мне твоё чертово лицо, твоё тело и твой проклятый член.

Все это время, во всех своих мужчинах я все еще искала и находила тебя. Это с тобой мы ездили в Канаду автостопом, и полупьяный ты таскал меня по знакомым и представлял невестой. Ты считал себя гениальным поэтом, а как только я позволила себе усомниться в этом, публично отхлестал меня по щекам и отправил на все четыре стороны в чужом городе без цента. Это у тебя на даче в Юте я жила всю зиму. Ты был общительным буржуа, навещавшим меня раз в неделю, совершая побег от семьи, и получавшим любовь как оплату за жилье. Каждый раз перед этим событием я напивалась до бесчувствия. Но другого выхода у меня не было. И желания тоже. Я была виновата перед тобой и Авелем, и думала, что через страдания искуплю свою перед вами вину. В этом нет логики, не ищи ее там...
Смысл сказанного таков: мне казалось, что все это был ты, а теперь я вдруг поняла, что это - они. А ты, ты был здесь и заботился о своей семье. Ты все сделал правильно, Джекс. И я тоже. Потому что если бы я тогда осталась, если бы ты тогда остался со мной, то было бы хуже. Я все равно еще не была готова к нормальным человеческим отношениям.
И, если быть с тобой предельно честной, то ты тоже уже не создаешь образ готового к взрослым и моногамным отношениям человека...

***

Я всегда с особой щедростью пользовалась своим ртом, нет, Джекс? Тебе нравились ленивые минеты по утрам, менее ленивое отсасывание днем, и потрахивание моей глотки на ночь глядя. С тем же энтузиазмом я всегда относилась к аналу: ты же знаешь, я всегда была открыта для новых впечатлений и ощущений...
Ничего не изменилось, Джекс. Во всяком случае не в сфере моих сексуальных предпочтений. Я все с тем же рвением могу подставить тебе свое горло, сиськи и очко. Так какого черта ты, сволочь, никак не перестанешь кончать в меня?

Знаешь, я часто думаю о твоей жене. Чаще, когда ты во мне, и вообще ни о чем другом, когда ты во мне и не ведёшь себя при этом, как мудак.
Я постоянно сравниваю себя с ней, пытаюсь подражать ей в мелочах...
С ней ты, наверное, нежнее? Иногда ты целуешь меня и у меня возникает впечатление, что после первой секунды поцелуя у тебя в голове щелкает переключатель; будто ты вспоминаешь, что целуешь не жену и нет смысла вкладывать в поцелуй столько нежности. Иногда ты выдыхаешь у моего уха и в этом дыхание я слышу ее имя.
Я начала носить ее духи и перестала носить помаду, ты не заметил? Как ты думаешь, мне стоит перекраситься в брюнетку?
Нет, я не делаю этого, чтобы подражать ей, Теллер. Я просто не хочу, чтобы она прошла через те же унижения, через которые проходила я. Иллюзия уважения к твоей жене - это все, что я могу ей дать.

Помнишь, как мы обкуривались и заказывали еду на дом? Прибежавший парень из Big&Burg всегда запыхался и не мог произнести ни слова, но тебе это даже нравилось. Ты всегда давал ему слишком большие чаевые, а я никогда этого не комментировала: я уже у порога начинала глотать их обжигающе горячие картошки фри, от которых всегда пахло рыбой, и знала лучше, чем лезть в твои дела.
Разве нам было плохо, Джекс? До беременности ведь все было неплохо: мы ебались, пили и снова ебались; я не лезла с претензиями к тебе, а ты не предъявлял их мне. 
Мне кажется, что тебе это нравилось, Джекс. Что тебе нужна была подружка, которая не ставила бы твои решения под сомнение, не строила бы из себя твою мамочку. Именно поэтому я игнорировала темные волосы моих подруг на твоих штанах, отпечатки их губных помад вокруг основы твоего члена, запах их дешевых духов под вонью пота и газолина...
Именно поэтому я не желаю такой участи твоей жене.
Ты прав, Теллер. Никто никогда не меняется; все мы со временем становимся все больше самими собой.
Кейт - все еще идеал жены, ты - все еще конченная скотина, а я... Я все еще твоя самая комфортная подстилка.
Разница лишь в том, что все это начинает превращаться в задачку про козла, капусту и лодочника, в которой кто-то обязательно будет накормлен чьим-то мясом.

Нет, я не ревную тебя. Глупо ревновать то, что тебе не принадлежит, Джекс. Но я завидую тебе, неистово и неизлечимо: такому успешно женатому и успешно излюбленному.
Ты этого не заслужил, но мир так устроен, что никто не получает того, что они заслужили.
Ты не принадлежишь мне, и с этим я готова смириться.
Но я не смогу простить тебя за то, что ты продолжаешь отбирать у меня тех, кто мог бы принадлежать мне.

***

- Вы уверены?
- Дада, ты беременна.
Я смотрю в потолок и пытаюсь не выматериться.
- Срок?
Минута тишины, затем,
- Четыре недели. Все очень ново.
С Авелем я очнулась слишком поздно: к моменту теста на беременность я уже пропила и проколола первые три месяца его существования. Хорошо, что жизнь хоть чему-то учит.
Доктор многозначительно молчит и хмурится. Ему, конечно, кристально ясно, что беременность сия незапланированная,  но он даже понятия не имеет насколько она сейчас лишняя...
Четыре недели. То есть в ночь, когда он приехал ко мне после дня рождения своего младшего сына, и трахал меня в машине, чтобы не будить Алека. Прекрасно, и главное: полное отсутствие иронии. Интересно, как это можно будет объяснить Кристал или Джексу Джуниору?
Папочка забыл совесть в других штанах, а у Мамочки давно уже не наблюдается наличие мозгов, поэтому Папочка отлучился на 20 минут от Другой Мамочки, приехал к этой Мамочке и забыл золотое правило левого секса: не трахаться без предохранения. Не совершай ошибок своих родителей, Дитятко.

to my daughter I would  have said, ‘when the men come, set yourself on fire'.
"You know," I say, the back of my hand wiping away at my mouth (my mouth a cradle, my mouth a graveyard), "Before I came along, my mother was something of a poet."
It's a hot summer afternoon and we haven't left the bedroom yet. Why would we? We have everything we need right here, don't we? You, me and the baby. And beer. For you, ofcourse. I'm sober three weeks now. Aren't you proud? (Don't answer.)
You spit out, "Why the fuck would I ever need to know that?" and your lip curls up and under your cigarett-stained teeth.
You're a selfish motherfucker, aren't you, Jax? Always been, always will be.
Some things just never change.

(I think about this particular day on the night my hand collides with your face, the knuckles bloody, your face bruised, my breathing short and painful. I have no idea why, but the taste of ash and sperm flares up in my half-conscious mind, bringing me back here. To this.)

I get up from between your legs: one hand on your knee,  the other in your hand and my naked breast and six month belly brushing against your face on my way up.
I say, "Cause I feel like telling you, jackass," and you growl.
I repeat, "Before I came along my mother was something of a poet. Guess she still was with me around, too, but it just ain't the same, ya know? Babies change things. Make the sad voices in your head quiet down, and there just ain't no poetry if there isn't any sadness. Plus, my daddy used to make fun of her for it, so there was that..."
You mutter something under your breath, something about understanding why he would, and you know what, Jax? I think that was the first time I gave up on us a little.
Not consciously nor determined,  but the part of me that maybe loved you then, suddenly went, Nope. This is not what love should be, and I recognized it.
It had my mother's voice.

(There is a hint of smoke from the wildfires outside of our window, the voice on TV going on about the winds blowing in the direction of the ocean now, and you shush me; and I go quiet.
They say, "The worst seems to be over," and you exhale a breath I didn't realize you were holding.
You find the remote and you change the channel. FoxNews, I assume.
"Barack Hussein Obama is once again trying to offend and rewrite the Christian values this country was built on..." fills the room.
We lay beside each other, quiet, and the TV stays on for the rest of the day.
The wildfire runs free a few miles away and we don't panic.
And I don't say, My mother once told me, "Baby, sometimes love comes to you and it is like a fire in the forest, burning everything in its path. That kind of love is no good for you, darlin'. Promise me, that if such love ever comes to you, you'll leave. You will be braver than I was, Crissy. You'll take only what you can carry and you'll run. No tears, no second thoughts. Your have my hands, baby, hands made of tinder boxes. The smallest spark can kill you.")

You never ask, "What were you before I came along?" and I guess it was stupid of me to expect that you ever would.

Move forward
and repeat after me with your heart:
“I no longer need you to fuck me as hard as I hated myself.
Make love to me
like you know I am better
than the worst thing I ever did."

То, что я осознаю свое бесправие еще не значит, что мне не приходится сжигать в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания тобой.
Иногда мне кажется, что ты это знаешь: угадываешь во мне проблески солипсизма, которые тебе не выгодны.

Ты говоришь, "Это не может продолжаться, Крис. Мы должны перестать," и в твоем голосе проскальзывают нотки лицемерия.
Мы оба понимаем, что срок нашей годности еще не истек.
Я сажусь на кровати, тянусь к ночному столику и достаю пачку сигарет и спички, закуриваю. Раньше мы курили вместе, но предполагаю, что с недавних пор Кейт уговорила тебя бросить.
Я пускаю сигаретный дым тебе в лицо и ты морщишься.
"Ты, как всегда, сама вежливость," бросаешь ты, отмахиваясь от дыма.
Я пожимаю плечами, делаю очередную затяжку.
"А вежливость вылетает в окно после того, как ты сперва меня трахаешь, а потом строишь из себя здесь целку," говорю я  без всякого сожаления.
Ты смеешься мне в лицо. Ты говоришь,
"Я и раньше не особо замечал ее присутствия," и проводишь рукой по свежей царапине на плече.
Ничего, не волнуйся, она заживёт задолго до того, как твоя жена ее увидит.
Я оборачиваюсь и предлагаю тебе свою недокуренную сигарету. Ты смотришь на меня с секунду прежде чем поддаться искушению: легко сминаешь окурок двумя пальцами, подносишь ее к губам и затягиваешься.
Ты говоришь, "Я не знаю что имеет более пагубное влияние на меня, Крис, сигареты или ты."
Мои губы кривятся в подобие сломанной усмешки, а руки ныряют под твое покрывало.
"Не смейся,  квас, ты не многим лучше нас," уверяю я тебя шепотом, пока ты тушишь сигарету в чашке холодного кофе на тумбочке.

Да ты и сам это прекрасно знал.
Поэтому то, что ты делаешь со мной сейчас, никого из нас уже не удивляет.

But damn if there isn’t anything sexier
than a slender boy with a handgun,
a fast car, a bottle of pills.

Знаешь в чем наша главная с тобой проблема, Джекс? Отсутствие тайны и игрового пространства для завоевания друг друга. Мы слишком хорошо друг друга знаем, Теллер. Наши отношения как партия игры в шахматы: мы оба знаем, что победителем выйдешь ты, но тебе все равно интересно узнать как долго я продержусь на игровой доске.
А мне уже как-то нет.

Я смотрю на пакетик порошка и предполагаю, что это кокаин. Я так скучала по кокаину...
Ты встаешь с кровати и я, не поворачиваясь, бросаю,
"Наверное я должна сказать тебе спасибо?"
Комнату на несколько секунд обнимает тишина, затем ты, моим собственным эхом, повторяешь,
"Это акт свободной воли."
Из моей груди вырывается натянутый смешок. Я думаю о том, как ты узнал о случившемся, об обязательной роли твоей матери во всем этом...
"Какая же ты все-таки мразь, Джекс," понимаю я. И еще, "Передавай привет Джемме. Расскажи ей, как хорошо ты обо мне позаботился..."
Это не значит, что я тебе не благодарна, и не значит, что я откажусь от дозы. Единственное,  что это значит: что теперь я никогда не увижу своего сына. И если в этом раньше была только моя вина, то теперь это и твоя вина.

Ты уходишь, а я достаю зеркало, лезвие и купюру.
Воистину,  некоторые вещи никогда не меняются...

Don’t be so vain to think that you ruined me,
that you wrecked me,
destroyed me.
I am the only one who has the power to do that.

(Ты не ожидал, что я вновь появлюсь на твоем пороге, нет?
Кейт выглядит озабоченной моим видом, зло шепчет, что на улице уже час ночи.
Плевать. Мне похуй.
Ты посадил меня на эту дрянь, так будь добр - обслуживай мою новую зависимость.)

В тишине ночи его голова покоится на ее груди, а ее пальцы нежно гладят его волосы. Это выглядит почти мило, если не брать в учет его холодную лапу собственнически хапающую ее между ее ног, и ее тщетные попытки дотянуться до его кошелька. А во всем остальном - идиллия!
У этого траха было странное послевкусие дежавю: будто она уже сосала, дрочила и прыгала на этом члене и раньше. Она пыталась разглядеть его лицо, вспомнить где она его раньше видела, но в темноте его спальни эта миссия была воистину невыполнима. Да и дохуя кокса в системе этому делу не сильно помогали...
В общем-то ей было похуй, но ведь Пит не каждый день суёт ей в лифчик сотку со словами, "Так, малыш, бежишь домой, моешь пизду, потом по-быстрому на этот адресс. И чтобы трахалась так, чтобы даже у боженьки встало, ясно? А то Джекс заебал всех своим депресняком." Такие просьбы Крис уважает, особенно за сотку. И все же, любопытство не давало ей покоя. Потерпев с минуту-другую, она все же выдает,
- Слушай, а я тебе случаем уже не отсасывала? Че-то напоминает мне твой член кого-то...

место рождения: Кеннер, Луизиана;
образование: неполное среднее образование;
способности: врожденными способностями не обладает, но в течение последних месяцев в ней развились большинство атрибутов волчьей сущи;
отличительные особенности: татуировка на пояснице "Proverbs 31:10";

[indent]
• Ее история стара, как мир.
Раз, два, незапланированная беременность, и вот, на свет появляется она - такая незванная и нежеланная.
На ее крестинах пастор спрашивает у ее крёстного отца, Отрекаешься ли ты от сатаны, и от всех дел его, и от всякого служения ему, и от всякой гордыни его?, и крёстный отвечает, Эта-то? С её то шалавой мамашей? Эта хрен отречётся....
Отец, тогда еще 17-летний начинающий охотник за аллигаторами, пялится в камеру и смеётся словно гиена.

Джо давно выбросила видеокассету, но это не помогло. Звуки его смеха въелись в ее память, как клещи, и стали вечным воспоминание о нем.

• Господь Бог изощрен, но не злонамерен. Ее дни одиночества считаны. Сперва у нее появляется брат, затем сестра.
Кеннер - городок маленький, но в Луизиане есть и меньше. Намного меньше.
Туда они и переезжают.

Свамптон находится в почти двух часах езды он ближайшей школы, а матери нужна помощь днем и ночью, поэтому ходить в школу становится занятием бессмысленным. Даже расточительным.
Дедушка учит её охотиться. Да, ей всего 13, но ответственное отношение к огнестрельному оружию прививают уже с пеленок, говорит дедушка и протягивает ей винтовку. Отец хмурится, но ничего не говорит. Ему плевать на дочь и дичь, но спорить с дедом ему не по карману.

• Каждую ночь они становятся на колени у постели, смыкают руки на груди, закрывают глаза, и молятся. За маму, за папу, за собственные души...
(В 2017-ом году, уже в ЛА, впервые попав на вечер зарубежной поэзии, она услышала вольный перевод строк, Легкой жизни я просил у Бога, легкой смерти надо бы просить, и засмеялась смехом гиены; смехом своего отца. Ее первая передозировка случилась в ту же ночь.)

- Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе, - слова слетают с губ пустым звуком, нависает над ними и исчезают.
(В ЛА, еще до беременности, до Джекса, до всего, она оказывается в центре еврейской культуры. Напротив главного входа висит огромный плакат, который невозможно пропустить: каменная стена концлагеря и высеченные на ней слова, Если Бог все же есть, то он должен будет молить меня о прощение.
Verba volant, scripta manent, говорит возникший рядом из ниоткуда мужчина, и улыбается мягкой улыбкой. Девяти классов слишком мало, чтобы она смогла его понять. Она не улыбается в ответ. Она развачивается и выходит.
В здании неподалеку идет кастинг на фильм для взрослых.)

• Иногда никто ни в чем не виноват. Иногда во всем виноваты обстоятельства.
Кристал 15 лет, когда умирает мама, и 16 лет, когда умирает дед. После деда остается изба, девять винтовок, шесть револьверов и три золотых зуба в коробке из под спичек. И все. Будто и не было людей.
Они их оплакивают, но жизнь продолжается. Будни съедают их живьем. Социальное пособие прекращают выплачивать. Денег катастрофически не хватает. И тогда...

Она никогда не винит в этом отца. Она понимает, что у него не было другого выхода. В Луизиане нет работы для людей, которые с трудом читают. Когда выбор стоит между проституцией и голодной смертью, то выбор прост.
И она выбирает.

Это совсем не так отвратительно, как утверждала мать. Главное суметь вовремя самоустраниться: в один момент ты с ними, а в другой ты уже далеко. Там, в лесу, среди птиц, с оружием в руках, и твоё тело - полностью твоё, и ты можешь дышать полной грудью...

Все действительно не так плохо. Её клиентам в большинстве за пятьдесят,  поэтому встречи их обычно не продолжительны. К тому же ей нравится внимание, деньги, подарки и новообретенная власть над мужчинами. Ей кажется, что она только что раскрыла никому ранее неизведанную тайну...
Дура. Ей всего 16 и она еще ничего не понимает о жизни.

• В ЛА она попадает в 19 лет.
В какой-то момент она понимает, что готова умереть за свою семью, но жить для их она больше не может. Роль агнеца Божьего ей приелась.
Ее отъезд сопровождается скандалом, но она этого ожидала. И оно того стоило.
Лос Анджелес оказался воистину город ангелов. Падших, но ангелов.

( Она устраивается официанкой в один из центральных кафе-ресторанов, подрабатывая старым ремеслом на стороне. Ее замечает Питр, частый посетитель заведения, лет 55-ти. Он оказывается неожиданно полезным. Именно он предложит ей придти на кастинг порнофильма, который откроет ей двери в мир кокаина, героина и опиума. Он же познакомит ее с Джексом, который в свою очередь познакомит ее с миром качественного секса и еврейского чувства вины. О последнем Петя пожалеет куда больше, конечно.)

• Когда-то в детстве, расчесывая ее длинные, спутанные волосы, мать говорила Джо, Я влюбилась в твоего отца совершенно случайно. Слова матери были упреком самой себе, напоминанием о том, что все могло бы быть иначе, но Джо этого тогда не понимала. Голос матери звучал так мягко, так мечтательно, что порыв случайной любви еще долго казался ей достойным восхищения.
(Она просыпается среди ночи и не может вдохнуть полной грудью; на груди камнем лежит рука пьяного Джекса. Любовь уже давно не вызывает у нее восхищения...)

• Она позвонила сестре еще до того, как на тесте появился крестик. Ее первыми словами были, Мне кажется я залетела от бандита, а затем, Кто захочет трахать меня с пузом?!
Даже в состояние паники, мысль об аборте ни разу не посетила ее. Она всегда знала, что не сможет быть матерью, но  и пойти против воли Божьей она не могла.

(Отче наш...)

Она отпраздновала эту новость бутылкой бурбона и таким громным количеством метамфитамина, что в любом другом случае это вызвало бы выкидыш,  но не в этом.
Он всегда хотел жить.

• Время крутит колесо истории.
Ее отец принял новость о ее существовании примерно с той же долей радости, что и Джекс о ее неожиданной беременности. Она и на ожидала другой реакции, однако исход разговора ее удивил. Джекс оказался родителем куда более ответсвенным, чем ее отец, и уж тем более, чем она.

Первые месяцы она еще держалась. Ее тело все еще было ее телом, она могла контролировать свои чувства, и ей не нужны были десять минут расскачиваний, чтобы встать со стула. Но ее самообладание было не долговечным. Пятый месяц ударил ее, как цунами било по Тайланду. Зависимость от кокаина медленно, но верно переросла в зависимость от героина, опиума и всего другого, что ей могли дать в украдке от Джекса. Она понимала, что так не может продолжаться, но не могла остановиться. Она была безумно несчастная, и ничего не могла с этим поделать.

• Ребенок родился недоношенным.
Родился - слишком громко сказано.  Ее раскрыли и из нее выскребли этот кровавый комок недоразвитых органов, который не переставал орать от боли.
Ей хотелось умереть прямо там, на месте, но ей не дали этого сделать. Видимо кому-то показалось это слишком милосердным концом для такой матери.
Через месяц за ней приехал брат. Ему нужны были деньги, а ей помощь. Она оставила записку со словами, Прости, на кухонном столе и пропала на два года. 
Она и не стала бы возвращаться,  если бы не удивительная метаморфоза, которая случилась с ней всего несколько месяцев назад.

• Она не столько увидела его, сколько услышала его запах. Он пах так, будто принадлежал ей. Был ее: ее плоть, ее кровью, ее продолжение. Она уже хотела сделать рывок вперед, как почувствовала, что к этому запаху примешалось что-то еще, что-то еще более примитивное, знакомое, угадываемое. Запах волка. Запах стаи.
И как только она раньше не догадывалась? И кого ей придется разодрать на куски теперь, чтобы вернуть ее семью?