II.
[indent]Бывают моменты в жизни, когда вдруг понимаешь значение фраз, обстоятельств, мест ранее пустых. Смысл словно выходит из пелены тьмы и озаряет обыденность таким ярким светом, что хочется зажмуриться от этой правды. И появляется ясность, что никто не был глуп или слеп, просто в какой-то момент из этой тьмы пододвинулась и выплыла новая шахматная фигура на доске и именно этой фигуры не хватало для движения вперед, для нового смысла.

[indent]С какой-то детской наивностью он поворачивает ручку двери, где-то глубоко внутри ожидая, может даже надеясь (потому что это все сделало бы проще), что дверь будет заперта, потому что он заслуживает этого, он знает, что только это было бы правильным. Но дверь поддается и открывается. Его встречает пустая квартира, где он когда-то был счастлив, а теперь это место, где настоящее столкнувшись с памятью, становится местом хуже любой тюрьмы, любого заточения или несвободы. После года тюрьмы Мартон возвращается в квартиру Александры, потому что ему некуда идти. Это место хуже самой сути, самой природы тоски. Это место, где он пытается войти в сговор со временем и пространством, заливая в себя бутыльки с горькой жидкостью, потому что чистое, незамутненное сознание невыносимо для него. Депрессия, в которой он давно оказался, такая глубокая и гулкая: из этой пропасти нет выхода, её нельзя остановить или замедлить, в этом свободном падении можно только сдаться. Он ждет или скорее верит, в то, что он сможет достигнуть дна этой пропасти, потому что это единственный выход из нее.

[indent]Главная его проблема даже не правила, не отсутствие кожи и талант к самоистязанию, его главная проблема - честность, почти детская наивная честность, которая в умелых руках могла бы стать чем-то эффективными или хотя бы опасным, а в его - только ранит его самого. Мартон не может больше найти себе места в этой квартире, поэтому он как в детстве закрывается в единственном уголке, где можно поверить в иллюзию безопасности - встроенном шкафу, оставляя для себя только подушку и старый ковер, чтобы наконец уснуть. Тесное пространство не пропускающее свет не дает Мартону распасться на куски,  в то время как прозрачная жидкость первого бутылька наконец позволяет легкости подступиться к его телу, он перестает чувствовать боль в спине, проваливается в сон и воспоминания об Александре.

[indent]В полном разрушении единства сюжета, времени и пространства они раз за разом оказываются рядом друг с другом, и Мартон наконец озвучивает эту мысль вслух, лежа на краю кровати, разглядывая оголенные ягодицы Александры, пока она лежа курит вторую сигарету подряд, свисая над пепельницей на полу. Всего несколько минут назад, (а кажется, что вечность), она раскачивалась на нем, прижимаясь этими ягодицами, упираясь своими ладонями ему в живот - медленно, долго, забывая дышать и сдерживая стоны.
⁃ чем абсурднее становится этот мир, тем меньше у меня остается аргументов против того, чтобы просто сбежать с тобой
⁃ ты женат, - она говорит буднично, не раздумывая ни секунды, будто сама себе отвечает на свой же вопрос. Без апелляций, впрочем как обычно. Это стиль Эйвери - один удар в печень заменят три года ухаживаний. 
Мартон приподнимается, чтобы обхватить её лодыжку своей рукой и резко потянуть на себя, сминая простыни, не обращая внимания на её недокуренную сигарету, которая падает на паркет. Он разворачивает Александру на спину и сгибает её колени, чтобы ей было удобнее закинуть свои ноги ему на плечи, и, прежде чем она успевает возмутиться или что-то сказать, прикусывает тонкую кожу внутренней стороны бедра. Обе его руки обхватили её ягодицы и притянули наверх, оставляя её беспомощную, запутанную в копне собственных светлых волос, вынужденную подчиниться его порыву доказать свою капитуляцию. Он целует её с такой обезумевшей нежностью, что скоро она сдается и выгибается ему навстречу, сжимая пальцами его волосы, прижимая ближе к себе. Только когда она охриплым голосом повторяет Хватит, Мартон опускает её на кровать, в тот же момент начинает скучать по её теплу и соленому вкусу, но дает ей возможность опустить ноги, поглаживая их. На нежной коже бедер остаются следы его слабости, он прижимается к ним губами и шепчет Прости. То ли за следы от укусов, то ли за то, что женат на нелюбимой женщине. И чтобы не завыть по-звериному он вспоминает руки, которые так терпеливо вытаскивают его из этой тоски, преследующей его всю жизнь. Самые нежные руки в мире.
Александра говорит ему: если ты собрался прыгать, у тебя не получится без меня.
В это безумие нежности окунаешься из раза в раз, чтобы собрать себя по кускам, чтобы наконец понять, что жизнь, она происходит именно в этот момент, рядом с ней, почему-то по-глупому получается набрать наконец воздух в легкие и отступить от края крыши, где они стояли в какой-то другой жизни. И одна пьяная шутка решила их судьбу.

[indent]Где-то на краешке собственного сознания и бесконечной иллюзии, в которую он снова и снова себя погружает, он понимает смысл своей любви к Александре, что красной нитью тянется сквозь всю его жизнь - это всегда расстояние, никогда не близость. Оно тянется от безмерного внутри, к границе того, что можно любить. И в этот раз, он чувствует ее холодную ладонь на своей щеке, и вновь принимает Александру за сон. Звук стука каблуков по паркету раздражает и ему хочется провалиться в тишину. Только когда он тянется за очередным пузырьком, он чувствует, как его руку крепко держат и забирают зелье.
⁃ Идиот, это нельзя мешать.
⁃ Можно. Почти обиженно отвечает Гойл в пустоту и пытается возразить что-то еще, но он так устал и желание погрузиться в сон сильнее реальности. Проваливаясь в исцеляющую пустоту, которую дарит зелье, он только помнит, что она не могла прийти, а значит - это всё часть галлюцинации.

[indent]Он просыпается от запаха свежесваренного кофе, на столе на кухне лежит сэндвич и остывший кофе. Сознание, утомленное прошедшей ночью, отказывается сверяться с реальностью, в которой Александра могла его навестить, прежде чем выпить кофе он уходит в душ. Когда он возвращается на кухню, Эйвери уже стоит у окна. Сомнения начинают подкрадываться нерешительно к Мартону, но он всегда упрям к своим попыткам решать проблемы создавая еще больше проблем. Игнорируя завтрак, он пытается открыть полку с зельями и в этот раз она не поддается. 
Александра игнорирует его попытки справиться с надежно закрытой полкой и спрашивает: как дела?
Ему хочется  сказать: я безумно люблю тебя и не знаю как жить без тебя, но вместо этого говорит:
⁃ Нормально, только шкаф закрыт. Спасибо за кофе.
⁃ Он закрыт, потому что ты решил убить себя.
⁃ Не говори глупостей, просто хотел расслабиться, у меня был тяжелый год, Азкабан это не курорты Лазурного берега, хотя кухня очень напоминает французскую. Но, как видишь, я в норме.
⁃ Где Мишель?
⁃ Знаешь, военные преступления дают право на развод, интересно, да? - Мартон наконец сдается и присаживается за стол, делает глоток холодного кофе.
⁃ Мишель решила начать новую жизнь где-то в Европе и я не хотел бы снова делать её жизнь кошмаром, впрочем, твою тоже. Мне просто надо было остановится тут ненадолго. Прости, что без приглашения.
Молчание Александры выдерживать тяжелее, чем ломку от её зелий, поэтому он говорит даже зная, что сказать ему нечего.
⁃ Я правда не думал, что ты вернешься сюда после всех злобных записок Хорприк. Надо отдать должное Мафалде, в какой из реальностей могло случиться так, что её показания спасли мне жизнь? - Мартону достаточно одного мимолетного взгляда Александры, чтобы он понял, что облажался в очередной раз. Он честен с ней как ребенок и пугается своей честности, и, будто не было войны, боли и разлуки, будто время и момент давно не упущены, так же нелепо как всегда дает отступную.
⁃ Ладно, да, я идиот, это была ты. Просто скажи, что Мафалда Хорприк давала показания не под Империо.
Рядом с ней у него нет кожи, совсем нет кожи.

IV.

[indent]Само по себе чувство неопределенности и обреченности с Александрой уже утратило свое первоначальное очарование, стало постоянным спутником их с Мартоном отношений, и в своей унылой наготе и тусклом свете Министерских коридоров, практически сделалось неуловимым. К этому легко привыкнуть, если на фоне надвигающейся войны не остается вообще никаких ожиданий. Просто делаешь то, что должен. Или то, на что еще остаются силы.
[indent]Мартон почти устало смотрит на Александру, когда она входит в его кабинет, и повторяет то, что говорит уже два месяца и сам немного потерял суть сказанного, но помнит, что принял решение, что это единственное верная стратегия. Даже если достаточно глупая - повторять одни и те же факты. Их борьба за благоразумие Эйвери длится уже месяц и теперь ему кажется, что она приходит только для того, чтобы вывести его на эмоции в отместку за их с Мафалдой тандем против Ады.
- Ада тебя обманывает, если ты продолжишь с ней встречаться, у нас всех будут проблемы. Она сотрудник разведки другой страны. Тебя используют.
[indent]В его словах нет интонации, он повторяет машинально, не глядя ей в глаза, отодвигаясь от рабочего стола, чтобы убрать коробку с бумагами в стеллаж. Когда он стоит спиной к Александре, он слышит привычный стук в дверь, прежде чем Эйвери что-то успевает ответить. Этот стук нельзя спутать ни с каким другим. С тех пор, как Эйвери избегает Хорприк, чтобы избавить себя от нотаций, Мафалда открыла паломничество к его кабинету. И он пытался не сойти с ума от такого количества женщин в своей жизни почти успешно, не считая допинга в виде виски вечерами. От него вид чуть более помятый по утрам и бриться кажется уже не обязательным мероприятием, но главное это его эффективность, когда оказываешься невольным наблюдателем и участником очередного скандала между Александрой и Хорприк.
[indent]Александра меняется в лице и так быстро прячется под столом, что Мартон встречает Мафалду с тенью той же растерянности на лице Александры. Он все еще смотрит без доверия на Эйвери, которая забилась в угол под его рабочим столом. Чтобы так глупо не попасться с Александрой под столом и не сделать предстоящий разговор еще более нелепым, он аккуратно, медленнее обычного, двигает свой стул в сторону от центра, чтобы оставить больше свободного места Александре, и садится за стол, выдерживая паузу с Мафалдой.
- Здравствуй, Мафалда, рад снова тебя видеть.
- Тебе надо её вразумить, она заперла дверь в свой кабинет. Клянусь Мерлином, если она не перестанет прятаться от меня, я напишу на неё докладную.
- Не напишешь.
- Ооо, еще как напишу. И ты там будешь её соучастником. И Крэбб.
- Послушай, Хорприк, я знаю, что ты переживаешь. Я бы хотел тебе помочь, но это бесполезно. Просто дай ей время.
[indent]Мартон чувствует, как Александра положила руку на его колено, чтобы опереться на него, и проскользнуть ему между ног. Ему хочется опустить голову и посмотреть вниз, но вместо этого он внимательно смотрит Хорприк в глаза и хмурится.
- Послушай, Гойл, я не переживаю. Я в ярости от её второго подросткового бунта в рабочее время.
[indent]Голос Мафалды спокойный, но это второй человек в Мастерстве после самого Министра, который умеет кричать на коллег, не поднимая при этом даже на полтона громкости своего голоса. Гойл пододвигает очередную папку с документами ближе к себе, когда чувствует, что Александра положила обе ладони на колени, и он может сквозь брюки почувствовать тепло ее рук. Рук, которые слишком быстро и бесшумно расстегивают его ремень и пуговицу на брюках.
- Я не знаю как тебе помочь.
[indent]Мартон чуть громче нужного повторяет одно и тоже. Он уже не помнит хочет ли действительно помогать Хорприк, но помнит, что они с ней точно на одной стороне с момента интрижки Александры с Адой.
- Найди её!
- Где?
[indent]Мартон чувствует, как Александра расстегивает ширинку его брюк, и сминает перед собой бумагу, чтобы скрыть звук. Руки Александры больше не поглаживают его ноги, они вытаскивают заправленную сорочку и прикасаются к животу, он чувствует как теплая волна подступает к паху, пока её тонкие пальцы сминают хлопок рубашки. Он смотрит с недоумением на Мафалду.
- Гойл, я предупредила тебя.
- Это называется угроза. Но я готов принять этот удар на себя ради вашей дружбы. Но, прости, Хорприк, тебе пора. Сейчас действительно не самое лучшее время для этого разговора.
- Гойл, - Мартон не дает закончить предложение и отодвигается от рабочего стола, прежде чем руки Александры снимут с него трусы и дотянутся до члена. Этот эпизод в их отношениях не должен случиться ни при каких обстоятельствах.
- Хорприк, тебе пора. Прошу. Поговорим потом.
[indent]Мартон не оставляет шанса подруге Александры на спор и дверь за ней открывается, он смотрит на нее серьезно, не дает возможности ей дискутировать о его свободном времени в собственном кабинете.
- Я обещаю, потом.
[indent]И Мафалда сдается, то ли от искреннего тона Гойла, то ли от собственного бессилия. Дверь наконец-то закрывается и он шумно выдыхает воздух из легких, отодвигаясь вместе со стулом назад к стеллажам.
- Спасибо, что не сдал.
[indent]Александра двигается за стулом, выпрямляется все еще стоя на коленях, упирается руками в его ноги, чтобы приподняться на коленях. Она не притрагивалась к нему с прошлого года, тоска от её прикосновений в нем сильнее, чем что либо рациональное, поэтому он замирает, следит за руками Александры, все еще сохраняя наряжение в плечах, упираясь в ручки стула.
- Что ты делаешь, Эйвери?
[indent]Глупый вопрос учитывая эрекцию, но Мартон действительно не понимает, что происходит. Рядом с Александрой он никогда не понимает, что происходит и чаще, чем следовало бы, его это возбуждает. Она знает это и пользуется настолько бессовестно, что ему хоть раз стоило бы оказать сопротивление и остановить её. Но он не может. Или никогда не хочет.
Александра на этот раз ожидаемо игнорирует вопрос, наклоняется к его животу. Оставляет дорожку из влажных поцелуев на его коже, опускаясь к паху, отодвигает последний мешающий элемент одежды на пути к очередной жестокой, учитывая разговор с Хорприк, провокации. Она не использует рук. Сразу берет его член губами и сжимает ткань брюк, когда её голова двигается вниз. Создавая во рту вакуум, она снова медленно поднимает голову. Её движения плавные, размеренные, она не оставляет шанса Гойлу к капитуляции или сдаться раньше времени, она помнит, что нужно с ним делать. Или всегда знает, что с ним делать. Поэтому скоро она берет его руку, смотрит на него тем взглядом, ради которого мужчины обычно развязывают войны, и кладет его ладонь к себе на распущенные волосы на затылке, чтобы он стал соучастником своей же слабости перед ней.

VI.

VIII.

We only said goodbye with words

I died a hundred times

От понедельника до понедельника. От одного дня к другому. Марта не чувствует себя собой. Она вообще почти ничего не чувствует. В какой-то момент, лежа на больничной койке, чувствуя горечь во рту и желание соразмерное наваждению слиться с матрасом, стать вещью, Гойл почти убеждает себя, что это чувство будет преследовать ее от рождения до самой смерти. Мир снова превращается в бессмысленную, смазанную серостью и надвигающейся вязкой чернотой, смену декораций. Она не помнит или не хочет помнить о том, что когда-то в ее жизни было что-то витальное, способное затмить своей яркостью перманентное предчувствие смерти и бессмысленности не всего вокруг, но самой себя, будто никогда ничего не существовало кроме странного горького привкуса пепла на языке и сдавливающей горло пустоты где-то в груди. И эта гулкая пустота внутри не имеет дна, все проваливается в нее бесшумно, любая мысль обречена. Желание умереть никогда не было такой ясной мыслью в ее голове. Единственной мыслью. Будто все другое раньше мешало присмотреться к ней, но лишнее потерялось где-то в днях бессмысленной борьбы, в днях лишенной цели чужой войны. Так бывает, когда предаёшь себя - голос в ее голове услужливо заменяет своей строгостью и бескомпромиссностью мать из детства. Осталась одна эта мысль, своей чистотой претендующая на истину.

Девять дней в забытье на больничной койке в больнице Святого Мунго кажутся несправедливо отнятой ценностью, когда она справляется с тяжестью собственного сознания вторые сутки. Этот покой был необходим ей. Очередное лишение воспринимается не как насмешка судьбы, но как обещание самой себе доводить дело до конца в следующий раз. В следующий раз она не должна проснуться.

I could love you violently, if I let myself

Это было две недели назад, сейчас запах больничных коридоров и зелий будто въелся в кожу, в волосы, она ощущает его везде. Дома, в собственном кабинете, на улице. Он уже привычно преследует ее, когда она утром снимает пальто в кабинете. Отвлечься от него сегодня помогают руки Эйвери, она с дисциплиной заслуживающей как минимум награду гильдии актеров, с легкостью человека, которому нечего терять, натягивает на лицо самую свою вежливую улыбку, когда Александр проходит чем-то, очевидно взволнованный, в кабинет. Марта больше не сопротивляется и под тяжестью тела Эйвери прижимается к рабочему столу, чувствуя, как до сих пор холодная рука Александра сминает рубашку, сжимает её грудь в своей руке. Она успевает сказать: холодно, прежде чем свободная ладонь прижимается к ее губам, сдавливает сильнее, не позволяя произнести ни слова. Ей сложно чувствовать собственное тело, она не чувствует нажима или силы Александра, только холодные руки и холод на сухой коже, когда он потерял интерес к груди и запустил руку между ее бедер. Марта почти с иронией больше похожей на облегчение замечает, что отсутствие возбуждения и боли от пальцев Александра - это почти смешно, но как минимум справедливый исход их садо-мазохистического танго. Она пытается улыбнуться, ей удается только поднять брови, упираясь ладонями в свой стол, пока Эйвери оставляет следы на ее шее. Она все еще ощущает теплоту его дыхания на шее и шепот больше похожий на рычание. Он обычно говорит глупости, но в это утро превзошел самого себя и собственного злословия или слабоумия, или они оба сегодня впервые столкнулись с наконец-то хоть чем-то уязвленным мужским эго, или устала Марта, или вообще никто не виноват, но он все-равно выбирает сопротивляться неудачному времени и месту, и шепчет: я, Хорприк, Эвермонд, да тебя половина Британии скоро трахнет.

Деревянное основание печати, обитое зелёным бархатом, встречается с головой Александра почти бесшумно и первое, что по-настоящему впервые за месяц чувствует Марта - это испуг, возможно, от того, как быстро тяжесть обмягшего тела Эйвери на ней прижало и обездвижило ее, и то, что она наконец чувствует острую боль от удара затылком, второе - яростное желание добить его здесь же и невозможность этого. Злость разливается где-то в районе солнечного сплетения, почти там же, где когда-то существовала нежность и радость, только ярче, теплее. С ощущением благодарности человека пережившего смерть, она лежит на рабочем столе, прижатая тяжестью тела Александра, и наконец-то закрывает глаза, протягивая к своему лбу ладонь. Напряжение, боль, злость не уходят. Она чувствует себя живой. Ей нужна минута, прежде чем достать палочку и вспомнить заклинание приводящее в чувство: очнись, идиот, иначе я закончу начатое и Хорприк поможет мне избавиться от твоего тела. Магическая Британия ничего не потеряет, если лишится такого самовлюбленного мудака.

Отредактировано Martha Evermonde (2025-02-01 21:08:53)

X.

XII.